Дело было в начале мая. Во время перехода судна из Чивитавеккьи я простудился на коварном средиземноморском ветерке и по прибытии в Барселону слегка температурил. Дикое представлялось реальным, в голове царила необычная легкость, мысли уплывали куда-то в далекое прошлое, и фасад храма Саграда Фамилиа (Святого семейства) - невероятного творения безумной фантазии Антонио Гауди - казался мне одним из тех песочных замков, которые мы с мальчишками любили сооружать в детстве на балтийском взморье.
Берешь в ладонь горсть сырого песка, выдавливаешь по капле вниз, и из этих случайных капель, чуждых рациональному расчету, вдруг начинают вырастать башни. Первая, вторая, третья... Все похожи, но ни одна не повторяет другую. Каждая индивидуальна. Каждая сложилась так, как легли падающие капли. Каждая зависит не столько от тебя, сколько от случайного дрожания пальцев, случайного дуновения ветерка, случайного движения миллионов мельчайших песчинок.
И замок выходит не таким, каким его видишь ты, а таким, каким его видит Бог. Потому что именно Бог управляет рукой ребенка, строящего из сырого песка.
Многие полагают, что именно Бог управлял рукой творившего в Барселоне Гауди. Это особенно сильно ощущаешь, приехав из Петербурга, построенного на рациональном расчете, вопреки природе и, скорее всего, вопреки высшему замыслу, отдавшему это место болотам. Петербург - город ансамблевый и иерархичный. Барселона Гауди - глубоко индивидуальна и по-своему сумбурна. Точнее, она видится нам сумбурной. Как Божий замысел, недоступный человеческому пониманию.
Саграда Фамилиа сумбурна вдвойне. Особенно если пытаешься воспринять храм в целом, не разбивая на отдельные детали. Песочный замок вырастает до гигантских масштабов, но невнятица случайно упавших и застывших камнем капель остается.
Я пытался вглядеться в каждый элемент композиции, выделив скульптурную группу, повествующую о том или ином эпизоде Священной истории. Но затуманенному болезнью сознанию это плохо удавалось. Так и не постигнув смысл воплощенной храмом вселенской идеи, я покинул Барселону.
И все же, какова Вселенная? Она случайна, как песочный замок? Или в каждом ее мгновении есть смысл, который можно понять, если взгляд твой не затуманен? Если ты ощущаешь характер Творения Божьего?
Гауди - глубоко верующий католик - отдал себя Богу, дабы тот мог творить. Наверное, поэтому Гауди хотели канонизировать. В 1998 г. архиепископ Барселоны начал процедуру причисления Гауди к лику святых. Уникальный случай для архитектора. Тем более для архитектора эпохи модерна. Эпохи, когда у европейцев всерьез пошатнулась вера в Бога.
Модерн - это творческая эволюция. Современник Гауди - француз Анри Бергсон - так и назвал свой главный философский труд, основанный на предположении о том, что сознательное существо не вписывается ни в какие стандарты. Оно постоянно меняется. Меняясь, созревает. Созревая, творит само себя.
Модерн открыл дорогу в ХХ век. Век, в котором стилистическое единство все чаще уступало место индивидуальному поиску истины. Поиском этим могли руководить Бог или дьявол, но в любом случае человек ищущий меньше всего думал о том, как вписаться в традицию - классическую, романтическую или какую-нибудь иную.
Тот, кто только копирует образцы, не помогает творить Создателю. Надо понять, как устроен мир, и трудиться совместно с Богом. Лишь тогда можно стать по-настоящему оригинальным. В этом состояла философия самого Гауди.
Однажды на стройплощадке архитектор буквально довел до слез каменщика, заставляя его вновь и вновь переделывать декоративную розу, украшающую фасад. Наконец, мастер сам взял резец и завершил работу. Ведь каменщик вырезал конкретную розу с натуры, тогда как Гауди требовалась идея розы.
Многие ведущие деятели модерна не любили этого архитектора. Модерн индивидуалистичен, и чем ярче фигура - тем труднее вписать ее в единый контекст эпохи. По сей причине Гауди долгое время был у искусствоведов не в фаворе. И это несмотря на очевидное новаторство его архитектуры.
Но по той же причине мы сегодня имеем право смотреть на Гауди, как на важнейший символ культуры столетия. Тех, кто мог бы ему подражать, - немного. Но из таких, как он, индивидуальностей и состоит, собственно говоря, весь ХХ век.
Яркие индивидуальности не хотели замечать Гауди, поскольку предпочитали видеть лишь самих себя. Но характерно, что у ряда ведущих архитекторов столетия (прославившихся, кстати, преимущественно функционализмом своих построек) барселонский фантазер аллергии не вызывал. Гропиус, Салливан, Ле Корбюзье восхищались как духом, так и профессионализмом его творений. А для Оскара Нимейера он был символом современности.
Гауди почти не путешествовал, почти не вылезал из Барселоны. Он практически не видел того, что строили в других странах архитекторы модерна. Он был индивидуалистичен до крайности. Может быть - до абсурда. Но при этом Гауди по-своему делал то же самое, что делали его современники в разных уголках Европы и США.
Пражский район Йозефов, застроенный высокими доходными домами, не похож на Вашингтон с двух-трехэтажными особняками американской правящей элиты. Виктор Орта творил в Брюсселе совсем не так, как Федор Лидваль в Петербурге. Даже названия стиля были разные. Мы, наряду с англичанами, привыкли к слову "модерн" так же, как французы и бельгийцы - к "ар нуво", немцы и скандинавы - к "югенд-стиль", австрийцы, чехи, поляки, венгры - к понятию "сецессион". Испанцы же говорили "модернизмо". Эпоха была многолика, но в то же время едина.
Гауди - сын ремесленника-котельщика - родился в 1852 г. в маленьком городке неподалеку от Барселоны. Рыжий и голубоглазый, словно специально отмеченный Богом, он не походил на типичного испанца. Да, в общем-то, он им и не являлся. Как каталонец, он был испанцем и неиспанцем одновременно. Даже фамилию его принято произносить с ударением на последнюю букву, как делается во Франции.
Каталония - это своеобразный буфер между рациональной, экономически развитой Европой и фанатично верующей, иррациональной Испанией. А еще это место встречи северофранцузской возвышенной готики с мавританским архитектурным кружевом. В этой связи характерно, что творческие фантазии Гауди удивительным образом сочетались с точным математическим расчетом, с умением использовать новейшие материалы и методы строительства. Пожалуй, лишь каталонский дух мог родить такое.
Шестнадцатилетним юношей попав в Барселону, дабы завершить образование, Гауди полностью окунулся в атмосферу зарождающегося каталонского самосознания (чтоб не сказать - национализма). Новые чувства наложились на детские ощущения своей личной богоизбранности, на рано сформировавшуюся из-за тяжелой болезни (ревматоидного артрита) волю к жизни. Вся эта горючая смесь оказалась еще и сдобрена мечтами о возрождении духа средневековой монастырской общности, возрождении мужского братства, единого в вере и труде. Таким образом и родился его личный взгляд на мир - каталонский модерн Антонио Гауди.
Студентом он не терпел аналитической геометрии, но обожал изучение искривленных поверхностей. И еще он любил наблюдать за природой, в которой нет однородных по цвету объектов - ни во флоре, ни в фауне, ни в мертвой материи. Из этого родился насыщенный изгибами и красками архитектурный стиль. Так же, как из религиозности и каталонского самосознания родилась жизненная философия Гауди.
Впрочем, не все было просто. В студенческий период Гауди отдал дань антиклерикализму, достигшему апогея на рубеже 60-70-х гг. - в эпоху расцвета либерального мировоззрения. Он радовался жизни, наслаждался вкусной едой и модными вещами. Казалось, искания юности остались в прошлом, но...
Личность была сильнее моды и прорывалась сквозь настроения эпохи. В июне 1875 г. Антонио чуть не выгнали с экзамена, на котором требовалось создать проект кладбищенских ворот. Гауди настаивал на том, что начинать рисунок нужно с изображения похоронной процессии под низким ненастным небом, аллеи кипарисов и рыдающих плакальщиков. Он видел свое творение не столько объектом, отделенным от людей и даже задающим обществу некие стандарты мировосприятия (как было в барокко или в классицизме). Скорее, он ощущал необходимость отражения в камне уже сложившейся человеческой индивидуальности.
На выпускном экзамене про него сказали, что Гауди - либо гений, либо сумасшедший. По всей видимости, верно было и то, и другое. Истинный модерн требует безумия. Но в случае с Гауди кризис личности был не столь выражен, как в случаях с его современниками - Ницше или Ван Гогом (а позднее с Нижинским). А может, архитектора поддерживало то, что он не считал Бога умершим?
В конечном счете Бог заменил ему всякую личную жизнь. Гауди так и не нашел себе супруги. Лишь однажды в молодости он сделал предложение юной учительнице, но она уже оказалась помолвлена. Возможно, опередивший его в этом деле лесоторговец сохранил миру великого архитектора? А может, наоборот - в творчестве Гауди что-то надломилось из-за вечного одиночества?
Как бы то ни было, архитектор навсегда остался холостяком и даже женоненавистником. Наверное, сексуальность умышленно подавлялась ради любви к Высшему, и эротическое стремление находило выход в творчестве. Позднее, под конец жизни, когда Гауди даже ночевал на стройке, в потрепанном отрешенном старике не осталось ничего от недолгого франтовства юности. Он отдавался лишь Богу.
И при этом твердо стоял на земле. Гауди работал на заказ, как его отец-ремесленник. Архитектура - искусство дорогое. Листом бумаги и даже холстом не обойдешься. Потребность укладываться в смету удерживала от парения в облаках.
Впрочем, то, что стремился создать мастер, не могло измеряться мерками стандартной сметы. Гауди часто фантазировал прямо по ходу дела.
Он мог начинать стройку, не имея готовых чертежей. Он мог выстроить рабочих перед фасадом здания, подготовленного для облицовки, и заставить их прикладывать поочередно кусочки мозаики к стене, дабы мэтр неторопливо выбрал нужное ему сочетание цветов. А порой построенное уже здание могло ему не понравиться, и тогда целые помещения отправлялись на снос так, как будто речь шла всего лишь о дешевеньком макете. На подобные творческие поиски не должно было хватать никаких ресурсов.
Скорее всего, мы не имели бы сегодня Барселоны Гауди, если бы не счастливый случай, явившийся в лице промышленника, эстета и мецената Эусебио Гуэля. Он был богат и прагматичен, как нувориш, религиозен и ортодоксален, как испанец, тонок и чувствителен, как декадент.
Удивительная смесь, встречающаяся отнюдь не на каждом шагу. Но именно эта смесь качеств нужна была Гауди. Именно она образовывала идеального заказчика. И архитектор получил такового. 35 лет, вплоть до самой смерти дона Гуэля, Гауди был его семейным архитектором.
В работе на Гуэля Гауди практически не был ограничен финансами. "Я наполняю карманы дона Эусебио, - жаловался его бухгалтер, - а Гауди их опустошает". Опустошал он их, надо сказать, весьма профессионально. Например, в построенном им дворце Гуэль архитектор использовал 127 колонн, ни одна из которых не повторяла другую. Это был апофеоз творческой индивидуальности, отрицавшей всяческие стандарты и априорные установки.
Однажды по возвращении из зарубежной поездки Гуэль получил от бухгалтера целую кипу счетов с соответствующими комментариями. "И это все, что потратил Гауди?" - спросил хозяин с раздражением.
При реализации одного из поздних проектов разбивали привезенные из Венеции дорогие вазы ради получения керамических осколков, необходимых для составления мозаики. Гуэль не мелочился. Он хотел творить, хотел удивлять, хотел быть своеобразным соавтором архитектора.
Говорят, что в первый день после завершения строительства дворца некий прохожий воскликнул: "Какая странная и необычная вещь!" Это и было то, что требовалось Гуэлю. Модерн не мог быть стандартным, привычным. Необычность становилась содержанием целой эпохи.
Впрочем, для Гауди оригинальность не была самоцелью. Дворец представлял собой целую религиозно-философскую концепцию. Погреб - это ад. Огромная, простершаяся на 20 метров ввысь гостиная символизировала землю и небо. Наконец, крыша со шпилем, устремленным к жаркому испанскому солнцу, представляла собой архитектурную вариацию рая.
Интерпретировать концепцию дворца, наверное, не так уж сложно. Гораздо сложнее осмыслить философию парка Гуэль - огромного природно-архитектурного комплекса, созданного уже немолодым Гауди в начале ХХ века. В основе идеи Гуэля и Гауди лежала популярная тогда английская концепция создания города-сада, своеобразного рая на земле, в котором люди будут жить вдали от индустриальных ужасов. Однако Эдем вышел явно неоднозначным.
В нем есть вход и выход, но нет начала и нет конца. Изгибы форм, перепады высот, колонны, замаскировавшиеся под деревья, и яркая змеевидная скамья, окаймляющая дорический храм, уходящая вдаль и возвращающаяся из ниоткуда (говорят, на этой скамье людей посещают мистические видения). Все это непохоже на образ рая как конечной цели человеческого пути.
Парк не делится на ад и рай, на добро и зло, на "зоны" счастья и несчастья. Он весь, как круговорот жизни, в которой "умершим Цезарем от стужи заделывают дом снаружи". Возможно, парк Гуэль представляет собой самую наглядную и в то же время глубокую модель мироздания.
Лет за 10-12 до открытия работ в парке Гауди начинает все более глубоко погружаться в католицизм. На пару месяцев отправляется он в монастырское уединение. Затем работает над заказом монастыря св. Терезы, где строгость и однообразие аркад формируют непривычное для творений Гауди ощущение аскетизма.
Духовная ломка, ее причины и последствия остаются личной тайной мастера. Документов, объясняющих, что происходило с ним в 42 года, не существует. Однако внешние проявления внутреннего кризиса поражают наблюдателей. Гауди проходит через жесточайший пост, долго не встает с постели и погружается, по сути дела, в "глубокий летаргический сон". Соблюдение католических обрядов принимает у него столь экстремальные формы, что даже епископ находит это неудобным.
Вне поста архитектор придерживается вегетарианства и ест мало, держа желудок наполовину пустым, дабы оставить место для Бога. Еда не должна отвлекать от работы. Лишь в чистой воде этот мученик себе никогда не отказывает.
Но если и был он святым, то святым недобрым. Похоже, что творчество свое, свои упорные попытки материализации духа Гауди рассматривает как данное свыше наказание. Нетерпимость ко всему, что становится на пути такого рода творчества, с каждым годом все больше захватывает архитектора.
При проектировании одного из своих зданий Гауди заступил за лимит высоты, допускавшийся строительными нормами. Ему указали на это. Ответ был скор и предельно прост. Гауди собственноручно перечеркнул фронтон на чертеже фасада. Контролеры должны были смириться с неизбежным.
В другом случае, когда от него потребовали убрать колонну, слишком далеко выступающую на улицу, Гауди согласился, но пообещал на усеченном фасаде здания вырезать надпись: "Изуродовано по распоряжению городского совета Барселоны". И опять поле битвы осталось за архитектором.
Он презирал не только современников, но и классиков, пренебрежительно отзываясь о Ван Эйке и Рембрандте, о Сикстинской капелле Микеланджело. И, возможно, "грех гордыни" был не единственным его грехом. Пресса отмечала, что Гауди в своем стремлении к совершенству не замечал даже, насколько беззастенчиво эксплуатирует он талантливого помощника, не имеющего права подписывать чертежи созданных им шедевров. Мэтр все подписывал сам.
В своем фанатичном католицизме и не менее фанатичном каталонском национализме Гауди становился все более антилиберален. В рассуждении о ценностях "высокого" средиземноморского и "примитивного" нордического типов искусства все явственнее проглядывает откровенный шовинизм.
Даже с королем, посетившим как-то его стройплощадку, Гауди отказывался говорить на каком-либо ином языке, кроме каталонского. А под конец жизни он столь яростно "защищал отчизну", что умудрился попасть под дубинки испанских гвардейцев, пресекавших проявления местного сепаратизма.
Впрочем, в оправдание мастера можно заметить, что к началу ХХ века эпоха либерализма осталась в далеком прошлом и желающих превознести нордический тип было, со своей стороны, хоть отбавляй. Тем не менее, современники, придерживающиеся левых взглядов, никаких оправданий подобной упертости не принимали.
Молодой житель Барселоны Пабло Пикассо, откровенно не любивший архитектора, высмеивает в своей карикатуре религиозную экспрессию, стремясь, возможно, поразить самого Гауди. Наступает новое поколение со своими ценностями, со своим взглядом на то, как устроен мир. Замкнувшийся в себе и в своем личном творчестве, Гауди этой молодежи не замечает.
Ежедневно он исповедуется в грехах и стремится всю жизнь посвятить церкви. Архитектор заявляет, что будет теперь работать исключительно над религиозными заказами. Если же ему предложат работу над светским проектом, то он должен будет сначала спросить на это позволения у Мадонны. Впрочем, когда к нему поступил заказ на строительство Каса Батло (дома богатого промышленника Хосе Батло), Мадонна, по-видимому, смилостивилась.
Странное впечатление оставляет этот дом. Игривость и гибкость форм Каса Батло, строившегося одновременно с парком Гуэль, демонстрируют попытку создать жилище нового столетия, в котором человеку будет легко и радостно. Но тут же следует неожиданный удар.
Балконные ограды представляют собой как бы сколки человеческих черепов - страшные маски с прорезями для пустых глазниц. Тонкие колонны напоминают кости. Помни о смерти, о том, что недолговечна жизнь человеческая даже в ХХ веке.
Последней его относительно завершенной постройкой оказался Каса Мила, больше известный под простонародным названием "Ла Педрера" - каменоломня. Огромный многоквартирный дом должен был стать образцом удобного жилья, имеющего не только центральное отопление и горячую воду, но целую систему самоирригации для растений, украшающих многочисленные балконы. Ради одного жильца, обладавшего огромным, неповоротливым роллс-ройсом, Гауди даже специально переделал въезд в подземный гараж.
Каса Мила - это одновременно и каменная гора, и море, покрытое волнами. Это и кусок живой природы, вырванный из скал Каталонии, и удобное городское жилье. Гауди был экспрессивен и прагматичен одновременно. Он творил жизнь. И лишь на крыше дома, где столпились безглазые каменные монстры, мастер вновь отдал дань преследовавшим его ужасам. Помни о смерти.
Смерть настигла Гауди, когда он строил Саграда Фамилиа. Храм представлял собой один из ранних заказов, сделанных мастеру, но в то же время он оказался последней его работой. Строительство началось, когда архитектору было чуть больше тридцати, но не завершилось и по сей день.
Это был огромный и безумно дорогой проект, но именно на него постоянно не хватало средств. Работы то начинались, то прекращались. Гауди уже перевалило за шестьдесят, когда он полностью сосредоточился на храме. К этому времени мастер уже фактически отрешился от всего мирского, войдя в состояние анемии.
И мир отрешился от архитектора, пережившего свою эпоху. "Святое семейство" в этом новом мире не могло получить и гроша. Гауди жертвовал на строительство свои собственные деньги, а сам при этом чуть ли не побирался.
Летом 1926 г. убогий неопрятный старик шел по улице Барселоны, не обращая внимания на быстро приближающийся трамвай. Сбитое тело не смогли своевременно опознать, и лишь впоследствии в больнице для бедных выяснилось, что умирает сам Антонио Гауди.
Так чем же был феномен Гауди? Удивительной сказкой эпохи модерна, эпохи, по историческим меркам, слишком уж краткой? Или в фантазиях Саграда Фамилиа и парка Гуэль просматриваются линии архитектуры будущего?
Еще лет тридцать назад в годы величия Миса ван дер Роэ мы наверняка выбрали бы первый ответ. Но сейчас в эпоху постмодерна маргинальность творений Гауди не столь очевидна. Появилось много работ, родственных ему если не по форме, то по духу. И все они мирно сосуществуют, не претендуя на то, чтобы быть единственно правильным отражением духа эпохи.
Музей Гугенхайма в Бильбао и "Танцующий дом" на набережной Влтавы в Праге - плоды фантазий Фрэнка Гэри. "Хундертвассерхауз" в Вене. И даже "Безумный дом" в Тель-Авиве вблизи средиземноморского променада. В каждой из этих построек - больше автора, чем потребителя. Больше творчества, чем рынка. Больше индивидуального, чем общего. А это значит, что Гауди жив.
Информация получена с сайта Дело (Аналитический еженедельник)
Исакиевский собор
Исаакиевский собор - самый выдающийся памятник архитектуры позднего русского классицизма. Его величественные, монументальные формы, богато разработанная пластика фасадов, насыщенность интерьера различ...
Казанский собор
Еще в процессе проектирования А.Н. Воронихин столкнулся с, казалось бы, неразрешимой задачей. Участок застройки с одной стороны примыкал к Екатерининскому каналу, с другой - к Большой Мещанской улице ...
Мавзолей В.И.Ленина
Мавзолей на Красной площади в Москве - усыпальница В.И. Ленина, одна из вершин советской архитектуры.
Архитектор - А.В. Щусев.
Первый (временный деревянный) вариант Мавзолея был открыт 27 января 192...
Петропавловская крепость
Расположенная на небольшом островке в устье Невы крепость является историческим ядром города. Заложена Петром I в 1703 г. по его собственному чертежу в соответствии с фортификационной системой С. Воба...
Собор Архангела Михаила
Собор Архангела Михаила в Московском Кремле
Дата создания: 1505 г. - 1508 г.
Автор: Алевиз Новый
Местонахождение: Государственный историко-культурный музей-заповедник "Московский Кремль"
Материал, тех...