Заповедный холм я увидела издалека. Он упирался зеленой макушкой в клубящееся облаками небо, на просторных склонах его темнели пятна ельника, а у подножия синела вода... Поднимаюсь по тропинке, пробитой в траве, на вершину холма, к колокольне. Кружит в воздухе пух одуванчиков. Тишина. Слышны только посвист ветра и птичьи голоса. Мне кажется, что вытянутое тело колокольни чуть покачивается в прозрачном, настоянном на запахах трав воздухе, а луковица, крытая лемехом, плывет и задевает облака... Постепенно панорама ширится, раздвигается — и вот уже открылась река: Кама течет у самого подножия. Слева, огибая холм, бежит к ней неширокая речка; справа темнеет узкий залив — он отсекает холм от серых каменных утесов, поросших мачтовыми соснами. Холм — полуостров, обращенный лицом к Каме...
Удачно выбрали специалисты место для Пермского архитектурно-этнографического музея под открытым небом: приметность холма, типичный для Прикамья пейзаж, связь с историей края. Ведь когда-то здесь плыли по Каме ладьи новгородских ушкуйников и боевые струги Ермака, шли тяжело груженные солью баржи Строгановых.
Деревушка, избы которой видны на другом берегу речки (а за ними — зелень полей, темные ленты лесов до горизонта...), тоже причастна к истории: Хохловка возникла в XVIII веке при медеплавильном заводе. Но руда со временем истощилась, и Камское море — уже в наши дни — скрыло территорию завода, разлилось Хохловским заливом перед самым холмом.
Даже в первые минуты встречи с Заповедным холмом помимо твоей воли оживают в памяти картины Рериха из древнерусской истории и сказочные рисунки Билибина. верно, потому, что на зеленых склонах среди суровой и вольной природы поднимаются старинные деревянные строения — сторожевая башня, ветряная мельница, избы...
Шатер колокольни кажется продолжением ельника, подступившего к ее стенам. Эту колокольню XVIII века из деревни Сыра Суксунского района поднимали, собирали на холме совсем недавно. Венец за венцом клала бригада плотников Аюпа Асылова, и вот теперь узор теней лег на теплые серые стены, и колокольня словно ожила... Скоро рядом с единственной шатровой колокольней, сохранившейся в крае, встанет деревянная церковь XVII века из села Тохтарева.
— Айда на колокольню? — услышала я за спиной мальчишечий голос.
Оборачиваюсь и вижу знакомые плутовские глаза под челкой темных волос.
С Олегом и его дедом — плотником Геннадием Алексеевичем Дурымановым из бригады Асылова и самим Асыловым я познакомилась на пути в Хохловку — так все называют здесь будущий музей. Был понедельник, и рабочие возвращались из города на работу.
Дорога шла вдоль густого ельника. Наш микроавтобус уже свернул с основного шоссе и теперь прыгал на ухабах еще не достроенной, вчерне проложенной дороги. Олег веселился, глядя на подпрыгивающий на его коленях бидон с краской. Впереди показался самосвал, крепко засевший в разъезженной колее. Бульдозер, рыча, тащил его из желтого месива.
«Спокойно, Федя, спокойно. Проскочим...» — бубнил в спину водителя Аюп Асылов. Потом, повернув ко мне гладко выбритое лицо, сказал:
— Работа точность любит. А тут как не опоздать? Почти десять лет, как мы строим музей, и столько же возятся с дорогой на Хохловку. Осенью, бывает, машина и вовсе не пройдет. Сорок километров от Перми, а попробуй доберись...
Недобрым словом поминал эту дорогу и директор Пермской специальной научно-реставрационной производственной мастерской Иван Захарович Косарев. Он прежде всего говорил о том, что сдерживает строительство музея. О дороге. О сезонности — ведь работы приходится вести только летом, и почти все деньги, которые дает Общество охраны памятников, надо освоить в какие-то несколько месяцев. О том, как трудно достать сегодня бревна сосны или лиственницы метровой длины. О сложности перевозки жилых изб — людям надо предоставлять квартиры... «За восемь лет работы, — говорил Косарев, — мы смогли разобрать, перевезти и поставить лишь девять памятников. В 80-м году музей собираются открывать, и к этому времени еще три-четыре памятника надо реставрировать непременно».
Три островка — три деревеньки вырастут со временем на зеленых склонах Заповедного холма: одна — типичная для Северного Прикамья (прототипом послужит село Янидор в Чердынском районе), вторая — характерная для Южного Прикамья, третья — коми-пермяцкая. Но самым, пожалуй, необычным будет промышленный сектор: ни в одном музее под открытым небом не увидеть промышленную архитектуру, связанную с древним промыслом — солеварением.
Еще на пути в Хохловку я расспрашивала Аюпа Асылова, что они сейчас строят.
— Соляной амбар кладем, — ответил он. — Приходи, посмотришь...
Удары топора известили о том, что бригада Аюпа Асылова приступила к работе. Мы с Олегом, забыв про колокольню, поспешили на берег залива.
...Соляной амбар рубили у самой воды. Уже стояли стены из огромных бревен, и вдоль фасада, выходящего на реку, вела широкая галерея. Вода подступала к мощным ряжам, на которые опиралось строение. Уже можно было представить, как подплывает к «соляному магазейну» ладья, пристает к галерее, и соленосы в белых рубахах взваливают на спину пудовые мешки... (Я видела в Пермском музее фотографию соленосов и, кажется, поняла дословный смысл выражения «пермяк — солены уши».)
Внутри амбара остро пахло смолой, стружками. «Во дает, городской сразу б сдох!» — восхищался Олег, глядя, как Михаил Алексеевич Баклушин поднимает бревно — подпорку под леса — и ставит его в угол, на попа. Плотники наращивали леса, чтобы класть стены дальше. Они и так были в рост с окружающими их елями, но оказалось, что надо нарастить еще столько же. Только «тогда амбар будет таким, как строили его когда-то. Амбары всегда считались важнейшими зданиями в городе, и если сгорали при пожарах, то упоминались наряду с земской избой и церквами.
По шаткой лесенке мы поднялись на верхние леса. Олег тут же побежал к деду, рядом с которым работали Александр Иванович Базаев и Аюп Асылов.
Мы стоим с бригадиром, опершись на последний венец, и, кажется, совсем близко, над головами, носятся птицы.
— Сейчас что, — улыбается Аюп, — высота нас не пугает. Есть трактор, есть кран. А вот как раньше с такими махинами справлялись? Лошадь, блок — вот и вся техника...
— А крышу какую класть будете? — спросила я.
— Двускатную. На самцах. Покроем двумя рядами теса да прокладку из берестяного «скалья» пустим. Работаем точно по документам, чертежам. Ну а там, где неясно, глядь — и сотворишь сам...
Аюп взялся за топор. Лицо его снова стало замкнутым, сосредоточенным.
...Неподалеку от амбара поднимается рассолоподъемная башня, похожая на сторожевую; она сложена из темных, рубленных в обло бревен. Рядом соляной ларь, будто обыкновенная изба, но без окон; он стоит на ряжах и стянут деревянной рамой, точно обручем; стены черные, с белыми потеками и пятнами соли. Варница еще не собрана: ее огромные серые, растрепанные временем, изъеденные солью бревна рассыпаны по зеленой траве. (Реставраторы говорят, что для них это самый больной период работы: только что памятник был, но пока еще его нет. В такие дни он напоминает неприбранного человека, вид которого не предназначен для постороннего глаза...) Соляной завод, точнее, одну ячейку его из четырех строений, где полностью можно проследить процесс производства, — рассолоподъемная башня, ларь, варница и амбар — реставраторы перевезли из Усть-Боровой.
Еще до поездки в Хохловку я побывала в Усть-Боровой, что стоит на окраине Соликамска. Почерневшей крепостью среди современного поселка гляделся сользавод. Его основал в 1882 году промышленник А. В. Рязанцев. Любопытно, что «рязанцевские солеварни» закрылись совсем недавно — почти век прослужил деревянный завод и мог бы, верно, служить и дальше, но условия труда были слишком далеки от сегодняшних.
Четко просматривалась планировка заводского двора: берег реки — линия амбаров, за ней — линия ларей и варниц. За спиной варниц поднимались вертикали труб. Рассолоподъемные башни по углам словно охраняли этот островок прошлого. Через улицу, на которую выходили глухими стенами постройки завода, — казалось, это одна сплошная стена, сложенная из бревен, — стояли тоже вытянувшиеся в линию и тоже потемневшие избы. В них когда-то жили рабочие соль-завода.
Все здания сохранили много особенностей деревянных построек Прикамья: ведь приемы русского деревянного зодчества не менялись веками. Так что «рязанцевские солеварни», несмотря на свой столетний возраст, позволяют заглянуть во времена более отдаленные, когда соледобывающая промышленность Прикамья была в расцвете.
В известном многотомном сочинении «Россия. Полное географическое описание нашего отечества» подробно рассказывается, как еще в начале XV века русские посадские люди, пришедшие с европейского Севера, завели солеварение на речке Боровице, притоке Камы, а потом и на реке Усолке. Так начинался город Соль-Камская. В 1558 году Иван Грозный пожаловал Строгановых землями близ «Великiя Перми», дозволяя им строить города и призывать «людей неписьменных и нетяглых варницы заводить, соль варить». Несколько веков подряд начиная с XVI века центр России кормился солью-пермянкой. Шла она и на север, в Печорский край, в Олонецкую губернию, в Финляндию.
Развивался соляной промысел, возникала и русская деревянная промышленная архитектура. Она до сего времени восхищает специалистов своеобразием, свежестью конструктивных решений. И своими размерами. Скажем, трубу-матицу, которую загоняли в землю на глубину нескольких десятков сажен, изготовляли из соснового бревна диаметром «с край на край аршин без дву вершков» — 62 сантиметра! По ней бадьями поднимали рассол. Со временем провели сквозь матицу обсадные трубы, и качал уже насос, приводимый в движение лошадью; над скважиной вырос сруб-башня... Некоторые исследователи не без основания полагают, что прототипом рассолоподъемной башни послужила башня сторожевая.
Добытый рассол по желобам, лежащим на столбах, тек в ларь, где его можно было хранить долгое время.
Ларь, что стоит сейчас на Заповедном холме, перевезли из Усть-Боровой не разбирая. Реставраторы знали, что собрать просоленные, проконопаченные смолой брусья будет сложно, и главный архитектор Пермской мастерской Генрих Лукиянович Кацко выдвинул и разработал план перевозки строения целиком.
...Сначала тащили стотонный ларь к берегу. Надо было преодолеть метров триста. Тащили осторожно, при помощи домкратов, различных блоков и полиспастов. Для этого на берегу реки, в Усть-Боровой, построили специальный причал, закопали якорь-мертвяк. То же самое пришлось делать и в конце пути, у берегов Заповедного холма. Триста километров плыл ларь на барже вниз по Каме. Весной. По большой воде.
Работа была трудная, необычная, и, хотя с того времени прошло уже лет пять, реставраторы до сих пор вспоминают, как это было.
В Пермской мастерской меня познакомили и с молодым исследователем Аркадием Федотовым; он готовил историческую справку на Усть-Боровский сользавод. Готовил для своей мастерской и для москвичей, которые работали над проектом музея под открытым небом в самой Усть-Боровой: «рязанцевские солеварни» — единственный в стране деревянный соляной завод — также решено сохранить. Как всякий одержимый исследователь, Федотов знал о своем предмете так много, что поначалу ему трудно было решить — с чего начать наш разговор? Он протянул мне пухлую, отпечатанную на машинке рукопись, в которой меня поразил библиографический список: Государственные архивы Пермской области, «Хозяйственное описание Пермской губернии» издания 1811 года, «Продолжение дневных записок путешествия Ивана Лепехина, академика и медицины доктора... по разным провинциям Российского государства в 1771 году» и т. п. Любопытно, что в работе Федотова были ссылки и на бухгалтерские отчеты Усть-Боровского соль-завода, и на записанные самим историком воспоминания старых рабочих — А. В. Надымова, И. П. Дуракова, А. Я. Поповой. История соляного промысла в Прикамье вставала со страниц рукописи во всех подробностях...
Аркадий Федотов посоветовал мне встретиться с жительницей Усть-Боровой Александрой Якимовной Поповой, дал ее адрес. «Она здорово нам помогла, — сказал Аркадий. — Многое помнит, даже названия каждой варницы — Иверская, Васильевская, Троицкая...»
...Аккуратненькая старушка в платочке сидела на завалинке возле избы. Рядом, через улицу, поднимались бревенчатые стены сользавода. Хозяйка словно и не удивилась мне, повела в дом, усадила за стол, накрытый чистой клеенкой. В углу, обдавая теплом просторное помещение, белела русская печь. На дальней стене смежной комнаты висели в рамках фотографии — целый «иконостас».
— Это «рязанцевская» изба, — отозвалась Александра Якимовна, заметив, как я рассматриваю беленые стены. — В прежние времена здесь две семьи жили, ребятишкам даже лечь негде было, разве на полати к бабке заберутся, пристроятся. Потом моя семья здесь поселилась: мы с мужем да дети. Было их семеро... Двое осталось. И мужа и детей война забрала...
Она поднесла кончик платка к выцветшим глазам.
— Да вы пейте чай-то, пейте.
Помолчали.
— Я как родилась, так и состарилась в этом околотке, — сказала Александра Якимовна. — Вся жизнь на сользаводе прошла. Сколько переробила! И муж мой, и отец таку работу тяжелую ломили... Отец, тот поваром был, старшим в варнице. Все дни на заводе пропадал. Утром мать говорит: «Девки, сбегайте за отцом...» Придет Яким Алексеевич домой, чаю попьет и снова на завод...
— А что за работа в варнице?
— Ответственная. Момент надо не пропустить, когда во время кипежу рассола соль родится.
Александра Якимовна рассказала, как в давние времена крутился в «соляной избе», не зная ни минуты покоя, повар и его помощники. Повар затапливал печь и, когда цырен — огромный металлический противень, подвешенный над печью, — нагревался, посылал ярыжек-цыренщиков подметать противень березовыми вениками. А потом промазывать места сшивок (цырен сшивался из железных полотнищ) тестом из ржаной муки, тщательно пережеванным самими ярыжками. Считалось, что слюна не пропускает воду. Цыренщики прыгали на горячем противне, а повар колдовал с печью. А уж когда цырен разогревался и шел рассол — тут к повару не подходи!
Сама Александра Якимовна тоже стояла у цырена, соль вынимала. Но тех времен, когда печь топили по-черному, Попова уже не застала. Хотя старики, говорила она, помнили «черные соляные избы».
— Иной раз подумаю, — сказала Александра Якимовна, — вроде и не для чего жила... Внуков нет. Ничего-то не видела. Образования, считай, никакого. Три класса церковноприходской школы... А вот пришел этот паренек, Федотов, и будто всколыхнул меня. Уж так слушает, так слушает, как мы робили, — значит, интересно, значит, нужно кому-то?..
Я брожу между строениями соляного завода на Заповедном холме, вспоминаю Александру Якимов ну и думаю о том, что хорошо, если бы имена потомственных солеваров не пропали втуне, нашли бы свое место в экспозициях будущего музея...
В высокой полевой траве мелькнул синий школьный пиджачок Олега. Рядом с мальчиком, ссутулясь, шел пожилой мужчина. В руке у него топор и связка ключей.
— Это дядя Миша, сторож, — заволновался Олег, подбежав ко мне. — Он нам сейчас все покажет!
Дядя Миша надвинул кепочку поглубже, перекинул папироску из одного угла рта в другой, представился:
— Михаил Константинович Ширкалин.
Мы стали взбираться по тропинке к пожарке. Простой силуэт ее — изба, над которой поднимается деревянная вышка, — четко отпечатался на темно-зеленом фоне ельника. Со временем рядом с пожаркой, перевезенной из деревни Скобелевки Пермского района, встанет типичная деревня Северного Прикамья. В облике пожарки и строений сользавода, которые остались у нас за спиной, чувствовалась основательность, прозаичность назначения, что ли, и не было ничего от возвышенной строгости колокольни, видневшейся за пиками елей, и от доброй простоты ветряной мельницы, что стояла на зеленой поляне...
Дядя Миша шел молча, а Олег без остановки тараторил:
— Посмотрел я, как дед мой тюкает. Сначала вроде интересно, а потом скучно стало. Тюкает и тюкает топором без остановки... Дядя Миша, — остановился он у мельницы, — открой, посмотрим, что внутри...
Распахнулась дверь — и Олег замер возле мельничного механизма. Но через минуту забросал дядю Мишу вопросами, и тот, посмеиваясь, объяснял, куда ссыпали зерно да как его перетирали жернова...
В сторожевой башне застряли надолго. Дядя Миша поддел топором доску, прикрывавшую дверь, и мы увидели, что помещение завалено самыми удивительными предметами, собранными экспедициями музея. Здесь были старинные стулья фирмы «Братья Тонет», вазы, церковная утварь, самовары, огромная пила, паровой утюг... На каждой вещи висела бирочка. Пока мужчины рассуждали о «принципе» работы парового утюга и самовара, я рассматривала башню внутри и снаружи, подсчитывала количество венцов, любуясь рисунком рубки в обло и невольно отмечая различие в цвете бревен. Светлые были положены недавно, темные давно, но не в том XVII веке, к которому долгое время относили эту башню.
...Историю башни рассказал мне Гершен Давыдович Канторович, начальник проектного отдела Пермской мастерской. Вместе с Аюпом Асыловым он разбирал ее и вывозил из села Торговище Суксунского района.
Башню построили в начале века взамен такой же, сгоревшей в конце прошлого столетия. Та, сгоревшая, действительно была возведена в XVII веке как часть острожка, и стены ее помнили восстание Пугачева. Почему и получила она в народе имя — Пугачевская. Хотя — вот парадокс исторической памяти — Пугачев не оборонялся в башне, а, напротив, осаждал острог... Реставраторы нашли фотографии башни незадолго до пожара 1899 года, Аркадий Федотов поднял из архива церковную летопись села Торговище — теперь датировка строения не вызывает сомнений.
Около этой башни, рассказывал Канторович, селяне снимались с хоругвями, когда уходили на первую мировую; возле нее на бревнышках любили посидеть и поговорить старики... И все-таки, когда начали разбирать ее, согласились, отдали по-доброму: село менялось, и старики понимали, что в музее башня будет в большей сохранности.
— Мы вывозим только то, — говорил Канторович, — что невозможно уберечь на месте. Колокольня, например, была сильно наклонена, и, не встань она на Заповедном холме, мы бы потеряли ее... Вообще экспедиции, выявляющие памятники, изучают в первую очередь села неперспективные, то есть те, которые подлежат сселению в ближайшее десятилетие. Нынешнее преобразование Нечерноземья выдвигает перед нами задачи, требующие быстрого решения.
Узенькой, едва заметной тропкой повел нас дядя Миша к колокольне. Светился в траве желтый глазок лютика, тяжело жужжали пчелы, вокруг полян колыхались переливы хвойного леса — то нежно-зеленые, то почти черные.
По винтовой внутренней лестнице в полной темноте поднимаемся на колокольню. Олег открыл головой люк в настиле — и поток яркого света в мгновение очертил огромные объемы постройки...
Мы вышли на самую верхнюю площадку колокольни.
— Простор какой...
— Глухо-то как, — отозвался Олег.
Заповедный холм поднимался крутой волной над голубеющей зыбью прикамских лесов.
Л. Чешкова Фото Г. Александрова и Г. Канторовича
Информация с сайта: http://www.vokrugsveta.ru/
Новый год в Африке
Новый год – один из самых любимых праздников большинства людей. Это возможность подвести итоги, оценить свои успехи и неудачи и начать новую жизнь, но прежде всего Новый год – это повод отдохнуть и р...
ЮАР: золото Африки на Новый год
Пока в нашей стране зима, в Южной Африке самый разгар лета! В ЮАР вас ждут захватывающие экскурсии в Кейптаун и на Мыс Доброй Надежды, Атлантический прибой, фрагменты богатой истории, уникальные южно-...
Терракотовое золото Марокко
Марокко — страна удобная и универсальная: в ней есть пустыни и цветущие сады, заснеженные горы и ласковое теплое море. Все прелести цивилизации и островки нетронутой природы. Рожденная на стыке нескол...
Прага — танцы в камне
Город на Влтаве, вообще-то, принадлежит готике и барокко. С этим легко согласится каждый, кто хоть раз выходил на Староместскую площадь или созерцал панораму, которая открывается с Карлова моста. Пере...
Гуцульская рапсодия
По Гуцульщине мне приходилось путешествовать не однажды: в разные годы и при разных обстоятельствах. Было это давно: можно сказать, что здесь край моего детства. Поэтому теперь, когда мне уже немало л...