Казалось, совсем недавно я получил письмо от моего друга, геофизика Джона Клауха. Он работал тогда в университете маленького города Линкольн, столицы штата Небраска. Было это в 1971 году. Много воды утекло с тех пор...
«Дорогой Игорь, — писал Джон, — ты знаешь, что такое шельфовый ледник Росса. Это крупнейшая в мире плавающая на поверхности моря ледяная плита толщиной почти до километра: размером она такая же, как наш штат Техас или Франция. Плита эта с незапамятных времен покрывает южную часть моря Росса, но подо льдом еще остается слой воды глубиной в 200-300 метров. Ледник непрерывно движется с юга на север, где на границе с открытым морем обламывается, образуя айсберги: положение края ледника почти не меняется.
С юга поступает новый лед. Он образуется в основном за счет потоков льда, стекающих из центральных областей Антарктиды. Ледник непрерывно плывет, и плывет не так уж медленно: скорость его движения — до пятисот метров в год. Да что тебе говорить! Все это ты знаешь сам. Ведь именно на этом леднике мы с тобой встретились в первый раз. Пишу я, чтобы сообщить: мы решили пригласить тебя участвовать в комплексном исследовании этого удивительного создания природы. Сможешь ли ты принять участие в работе, которую мы назвали «Проект исследования шельфового ледника Росса»? Одной из главных задач Проекта является выяснение вопроса — тает или намерзает лед под ледником в местах, удаленных от открытого моря?..»
Смогу ли?!... Да ведь я много лет и сам пытался выяснить именно это! Делал расчеты, но все это была только теория, построенная на стольких произвольных предположениях, что уж мне-то, ее автору, было больше, чем другим, ясно, как важно ее проверить. Однажды целый год прозимовал я в составе американской антарктической экспедиции у края этого ледника. Но лишь немногое стало чуть-чуть яснее. Силы были неравные. Я и мои коллеги из США, да и не только из США, действовали тогда против ледяного колосса, что называется, в одиночку...
Директором Проекта был назначен геолог Джим Замберг — седой, высокий, худой интеллигентный человек. Сын плотника из Массачусетса, Джим со своим аккордеоном был не только душой любой компании, но и блестящим ученым. Много лет провел он на шельфовом леднике Росса — тоже пытался выяснить, тает или намерзает лед снизу, конечно, по данным, которые можно получить на поверхности ледника. Он первым предположил, что лед намерзает снизу. Но его данные были наполовину гипотезой.
Джим так рьяно взялся за дело, что директором Проекта оставался совсем недолго — пересел в кресло президента университета штата Небраска.
В конце концов возглавил Проект молодой геофизик — доктор Джон Клаух, письмо которого я получил. Я хорошо помнил Джона по Антарктике. Невысокий крепыш, скуластое лицо, ржаные усы, заостренные, вразлет. Широко поставленные серые, в упор глядящие глаза. Носил он грубый шерстяной свитер и черную вязаную матросскую шапочку. Когда Джон брался за дело, забывал все: пыхтя и свирепо шевеля усами, что-то прикручивал, тянул, тащил, не щадя ни себя, ни других. В эти моменты он чем-то напоминал матроса парусного флота. Может, эта ассоциация возникла после посещения его дома в Америке. Мне сразу же бросились в глаза на стенах гостиной фотографии офицеров старого флота.
Выяснилось, что Джон из семьи потомственных моряков. Отец его был капитаном парохода, дед и прадед — капитанами китобойных парусников: водили суда к Гавайским островам из Бостона, а жили на острове китобоев Нантакет, что расположен у входа в бухту Бостона. Мать Джона и по сей день живет там. Там же, на острове, вырос и Джон. Глядя на фотографию своего прадеда, он сказал, что его предок в двадцать лет стал капитаном.
... Это случилось у Гавайских островов. Вся команда на шлюпках промышляла китов. На борту оставались лишь капитан и три новобранца-матроса. Пока команда корабля охотилась, матросы убили капитана и хотели уйти в море, но не смогли справиться с парусами. К вечеру, когда вернулась команда на шлюпках, их встретили с корабля ружейные залпы. Старший помощник, принявший на себя обязанности капитана, не решился атаковать корабль и приказал уходить к берегам близлежащего острова. И вот тут молодой Джон Клаух — прадед Джона — ослушался нового капитана. Он разделся и, взяв с собой только нож, спрыгнул в кишащее акулами море, доплыл до корабля, взобрался на палубу по якорному канату, нашел в капитанской каюте оружие и двумя выстрелами убил двух пиратов, а третьего одолел в рукопашной. Но сам при этом был тяжело ранен в руку. Когда корабль вернулся в Бостон, старший помощник был отдан под суд морского трибунала, а Джон произведен в капитаны спасенного судна. Так он начал династию капитанов Клаухов.
Да, Джон Клаух-младший выглядел подходящей кандидатурой для начальника такого мероприятия, как Проект исследования шельфового ледника Росса.
Оставалось «совсем немного» — убедить свое начальство, что участие в этой экспедиции необходимо, подготовиться к работе и провести ее.
Первое, действительно, не представляло большого труда. Ведь в последние годы внимание наших исследователей все чаще обращалось к шельфовым ледникам, которые занимают значительную часть береговой линии Антарктиды.
Что происходит в их толще? Существует ли жизнь во тьме морей под такими ледниками? Идет ли там таяние у нижней поверхности, или скованные льдом моря замерзают у границы ледников со льдом? Какой характер процессов в условиях подледниковых внутренних морей, отделенных от открытого моря иногда расстояниями до 500 километров? Действительно ли именно здесь образуются переохлажденные придонные воды, оказывающие существенное влияние на жизнь всего Мирового океана? Правда ли, что эти ледники в течение последних десятков тысяч лет иногда исчезали совсем и это приводило к сбросам льда с ледяной шапки Антарктиды в моря и «всемирным потопам», а затем быстро нарастали и становились такими толстыми, что вытесняли моря под ними и ложились на дно? Эти и многие другие вопросы стали сегодня перед исследователями, и некоторые из них носили не только теоретический, но и прикладной характер.
Вот почему и в Институте географии АН СССР, где я работаю, и в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте, которому подчинены советские антарктические экспедиции, высказались за то, чтобы принять предложение. Я был назначен руководителем наших исследований.
Сложнее было с подготовкой оборудования для экспедиции. И вот тут настала пора ввести еще одно действующее лицо — Виктора Загородноваг. Он пришел к нам в институт лет восемь назад. Молодой человек с окладистой «геологической» бородой, в штормовке спросил, не нужны ли лаборанты...
Витя оказался незаменимым работником. Он готовился писать диплом по электронике в Московском энергетическом институте и имел умные руки рабочего человека. Умел варить, работать на всех станках, мог собрать любую электронную схему и в то же время любил экспедиционную жизнь.
— Понимаешь, Витя, — говорил я ему, — на нашу долю в Проекте приходится выяснение вопроса, тает или намерзает лед у нижней поверхности ледника. Чтобы ответить на него, имеются разные пути — взять образцы по всей толщине ледника, и если у нижней поверхности идет намерзание, то образцы нижних горизонтов окажутся состоящими из морского льда. Толщина такого льда позволит сказать, какова скорость намерзания. Этот путь, — продолжал я, — уже наметился. В Ленинграде, в Институте Арктики и Антарктики, работает инженер и изобретатель Валентин Морев. Он создал легкое и надежное буровое оборудование для проникновения в толщу ледников. Мы с Моревым начинали эту работу еще на СП-19 много лет назад. Специальное нагревательное устройство, питаемое электричеством с поверхности, позволяет протаивать лед так, что не только образуется скважина, но можно и поднять на поверхность ее сердцевину, то есть керн. Каждые три метра, когда труба бура заполняется керном, бур вынимают, а пространство, где он находился, заполняют свежей порцией спирта. Это предохраняет скважину от замерзания...
Второй путь — придумать и сделать приборы, чтобы поместить их под ледник и по ним судить о характере происходящих процессов.
Вот тут-то и развернулся Витя. Он предложил разместить в море под ледником Росса специальные ультразвуковые датчики, которые, бы точно регистрировали положение нижней поверхности ледника. Тогда сравнение наблюдений, проведенных через достаточно длительное время, позволило бы получить величину таяния или намерзания за этот, период. «А что, если проткнуть ледник насквозь! — размышляли вслух мы оба, — опустить через лед длинную штангу, так, чтобы верхний, конец ее оказался бы еще в, скважине и со временем навечно вмерз в ледник, а нижняя часть штанги ушла бы в море, под ледник? Тогда можно было бы укрепить на ней открывающийся под водой зонтик без материи, и на каждый его луч поместить ультразвуковые датчики, смотрящие вверх...» Идея сразу понравилась, и Виктор начал работать над дипломом на одной из кафедр МЭИ, где занимались исследованием распространения ультразвуковых волн через воду.
Шло время. Бурами Морева мы пробурили уже не один ледник: на Кавказе, Памире, Полярном Урале... Виктор защитил диплом, в котором были и ультразвук, и вода, и лед в нужном сочетании. Правда, когда мы пытались включить в дипломную работу описание эксперимента на леднике Росса, сотрудники кафедры скептически улыбались: «Вы лучше уберите все это, диплом и так хороший, а с вашей экзотикой он будет выглядеть несерьезно». Мы не возражали, ведь главный вывод дипломной работы все равно оставался — предложенный зонтик должен работать.
Я сообщил в штаб Проекта, в город Линкольн, об ультразвуковом устройстве и о том, что хотел бы взять с собой инженера Виктора Загороднова. Предложения были приняты, правда, не целиком. Бурение с отбором образцов по всей толщине руководство Проекта решило провести своими силами.
— Считай, что ты уже член Проекта, — сказал я Виктору.
Но он встретил мои слова недоверчиво:
— Что?.. Вы думаете, мы полетим со своими самодельными штучками в Америку и Антарктиду?
— Да, да, Витя! Все будет хорошо...
Сначала мы должны будем лететь в Вашингтон, потом в Линкольн, потом в Лос-Анджелес — отправной пункт антарктической экспедиции, потом на Гавайские острова — там мы заправимся, а уж оттуда прыжок в Новую Зеландию, где в городе Крайстчерч получим теплую одежду, и дальше — через океан, тоже самолетом, на станцию Мак-Мердо — главную американскую базу в Антарктиде.
— Эта дорога мне хорошо известна, — говорил я Виктору, — так что не заблудимся. С Мак-Мердо перелетим в центр ледника Росса. Американцы пробурят для нас дыру, мы опустим под лед наш зонтик и...
Говоря это, я чувствовал, что Витя не вериг ни одному моему слову. По-видимому, никто до сих пор не рисовал ему воздушные замки так неприкрыто и нереально.
Надо отдать Должное — Виктор не смеялся над моими рассуждениями. Он с энтузиазмом принялся за изготовление зонтиков...
К этому времени безбрежная белая равнина ледника Росса была разделена перпендикулярными линиями на клеточки с расстоянием между линиями около пятидесяти километров, и в каждом узле клетки установлена веха, позиция которой очень точно определялась со спутника. Наблюдая за изменением позиции вешек во времени, можно было судить о скорости движения льда и его направлении.
Тяжелые самолеты начали летать над ледником, и радиолокационная аппаратура, установленная на этих машинах, позволила определить толщину ледника и положение дна моря под ледником. На основе полученной информации было выбрано место для бурения, оно пришлось на узел клеточки, образованной пересечением линий (по-английски произносится «джей») и 9 (по-английски — «найн»). В связи с этим будущую станцию решили назвать просто: лагерь «Джей-Найн».
Бурение на станции стало главной частью Проекта. Однако первая же попытка пробурить ледник в районе лагеря, где толщина льда превышала четыреста метров, закончилась неудачей.
Два года откладывалось сквозное бурение через ледник Росса из-за поломок оборудования, К этому времени началось изучение и других шельфовых ледников Антарктиды. Известный полярник, директор Арктического и Антарктического научно-исследовательского института в Ленинграде, член-корреспондент АН СССР Алексей Федорович Трешников возглавил комплекс работ по изучению шельфовых ледников в составе Советских антарктических экспедиций. Участники одной из этих экспедиций во главе с океанологом Львом, Савотюгиным пробурили буром Морева насквозь около 300 метров толщи шельфового ледника в районе станции Новолазаревская. Они успели даже бросить в море специальные сети, которые позволили бы обнаружить жизнь под ледником. Но скважина замерзла слишком быстро. Сети и аппаратура остались где-то у дна...
Наконец и нам пришло письмо из-за океана.
Лихорадочное оформление выездных документов, сбор и упаковка тысяч килограммов различного оборудования. В последнюю минуту решили все-таки взять с собой бур Морева и легкую буровую лебедку, которую сделал Виктор. Ведь бурение у наших коллег шло плохо, год за годом Проект откладывался. Конечно, неудобно было без надобности предлагать американцам свое оборудование, но мы решили подстраховаться и, как потом выяснилось, правильно сделали.
Пришли в себя после сборов только тогда, когда самолет взлетел и взял курс на Вашингтон. Нас ждали впереди бесконечные аэродромы и пересадки, ровно столько, сколько я обещал Виктору...
Когда распахиваются двери самолета в Антарктиде, первое, что чувствуешь, — это холодный и очень сухой воздух. Масса света, невероятного солнца.
Когда мы прилетели в лагерь «Джей-Найн», нас встретил Джон Клаух. Весь черный от загара, грязи и копоти, со смертельно усталыми глазами. Ведь днем надо было бурить, а ночью принимать самолеты (они почти всегда приходили ночью). И колоссальная ответственность. Ученые прибывали со всех концов мира, и все они ждали одного — скважину. Но скважина не получалась.
Вместе с нами на «Джей-Найн» прилетела группа ученых, большинство из них я до этого знал лишь по научной литературе. Биологи должны были опустить под лед сети и узнать, есть ли там что-нибудь живое. Но для этого нужна была скважина. Геологи хотели взять грунт со дна подледникового моря, но для этого нужна была скважина. Океанологи привезли с собой вертушки для определения скоростей течений и бутылки для отбора проб воды — им тоже нужна была скважина.
Лагерь «Джей-Найн» представлял собой абсолютно плоскую, сверкающую на солнце ледяную пустыню, в середине которой стояли несколько зеленых стандартных палаток, похожих на длинные, наполовину зарытые в снег, поваленные на бок бочки. Их здесь называли «джеймсвей», они были обтянуты ветронепроницаемой материей и простеганы изнутри слоями теплоизоляции. Поэтому одна-две соляровые печки, поставленные в «джеймсвей», делали его вполне сносным помещением для жилья и работы.
Одна из таких палаток была предназначена для научных исследований, в другой помещались кают-компания, кухня, туалет и душ. Еще одна — штабное помещение, рядом с которым колыхался ярко-оранжевый «сачок» матерчатого конуса, напоминающий, что сюда прилетают самолеты, и торчали покосившиеся удочки радиомачт. Две палатки — «слипинг квортерс», или спальные помещения, выглядели как и на большинстве американских антарктических станций. Вне зависимости от того — ночь это или полдень, окна в палатках завешаны, и входить туда надо на цыпочках.
Когда наши глаза привыкли, к полумраку после ослепительного солнца «улицы», мы увидели, что справа и слева от центрального прохода стоят тяжелые, железные кровати. Расстояние между ними было достаточное, чтобы уместилась высокая железная, тумбочка, в которую каждый обитатель мог убрать свои личные вещи..... Несколько кроватей выглядели образцово. Но большинство представляли собой беспорядочные горы одеял, курток, книг, сушащихся носков, ботинок и сапог. Тихо, успокоительно гудел огонь в ближайшей печурке. С двух-трех кроватей в длинном ряду доносилось тяжелое мерное сопение. В таких палатках всегда, в любое время суток, несколько человек спят после работы.
На высоте головы стоящего человека в палатке всегда тепло. Судя по многочисленным солнечным лучикам, проникающим в щели, — вентиляция на высоте.
Сопровождающий показывает на образцовые койки. Его жест понятен — это ваши!...
Пора работать. Пошли в палатку науки. Это было полупустое помещение в центре поселка. У одной из стен рядом со входом — грубо сколоченный из неструганых досок стол, на котором, поблескивая экраном, стоит серый ящик телевизионной установки. Рядом микрофон походной радиостанции. Покатая стенка палатки перед столом Джона была смело вспорота острым ножом, так что образовалось естественное окно с видом на лебедку с телевизионным кабелем. Если радио откажет, то можно подавать команды прямо в окно. Но для всего этого сначала нужна была все та же скважина через ледник.
Вводная инструкция Джона была краткой. Он представил нас тем, кто был в палатке, потом вывел на улицу, подвел к сугробу, из которого торчали доски и бревна, показал на ящик гвоздей.
— Инструмент лежит в помещении электростанции. Поработаете — отнесете на место. Стройте стол, ставьте рядом с моим и начинайте работать. Вопросы есть? — Джон ушел, шатаясь от усталости.
Мы яростно пилили доски, делали наш первый стол в лагере «Джей-Найн». Ребята все это время молча наблюдали за нами. А мы, в общем-то, довольно умело и быстро сколотили прекрасный, на наш взгляд, огромный и очень прочный стол. Снова пришел Джон Клаух:
— Так, сделали стол? Хорошо, но он слишком большой... Игорь, сделай его наполовину короче, а то другим места не останется.
Витя, как и я чувствовавший напряженное внимание присутствующих, зашептал:
— Игорь Алексеевич, не надо резать, это они нарочно, издеваются.
Но я уже много раз работал с этими людьми и знал, что, как правило, никто ничего не делает и не говорит попусту, только не надо обижаться.
— Витя, — сказал я, — режь!
Через час был сделан второй стол поменьше и более прочный.
В общем молчании кто-то вдруг произнес:
— Ого-го! По такому столу запросто может пройти стадо бизонов.
По тону сказанного, по общему хохоту в ответ было ясно, что стол понравился и они нас приняли.
А дела со скважиной по-прежнему шли плохо. Первоклассное оборудование, годами создававшееся в США для бурения этого ледника, выходило из строя — узел за узлом. Все, что могло ломаться, сломалось. Все, что могло вмерзнуть в лед, вмерзло так, что его уже нельзя было ни выколоть, ни вытаять. Не помогала ни горячая вода, которую лили в скважину, ни электронагревательные спирали, ни бесконечные авралы...
Положение спас изобретатель и инженер из маленького американского городка Лебанон — Джим Браунинг. Джим никогда раньше не был в Антарктиде и о предполагаемом бурении узнал случайно из газет. Уже перед самым отъездом в Антарктиду, Джим предложил свои услуги американской экспедиции и был принят в ее состав. И вот наступил «Звездный час» Джима. Он решил протаять дыру сквозь ледник пламенем горелки, похожей на огромный примус, работающий на обычном керосине. Так среди ровной, сверкающей на солнце ледяной пустыни появился гигантский компрессор, сжимающий воздух для этого примуса, и толстые шланги для подачи сжатого воздуха и керосина на расстояние, равное по крайней мере толщине ледника, то есть почти на полкилометра.
Но самым трудным было подавать вниз, в скважину, такую плеть шлангов. Она оказалась совершенно неподъемной. На снег под плеть положили все, что могло хоть как-то скользить, — нарты, саночки вертолетных спасательных комплектов, просто листы фанеры. Все люди со станции выстроились вдоль уходящей вдаль змеи шлангов и изо всех сил по команде дергали пульсирующие, казалось, готовые лопнуть, оборваться шланги. А ведь, кроме нас, эту плеть тянула еще и механическая лебедка. Медленно, метр за метром подвигался в глубь ледника ревущий, окутанный паром и дымом «примус», а за ним и шланги. Постепенно тянуть их стало легче: большая часть уже висела в скважине. Мы поняли это, когда оставшаяся на снегу плеть вдруг сама прыгнула в скважину, и нам пришлось броситься животами на снег, чтобы своими телами удержать ее.
Вот так за восемь часов была насквозь пробурена вся толща. Вода подледного моря, устремившаяся в скважину, вырвалась фонтаном из устья, окатила многих. Но это был радостный фонтан! Вытащить плеть обратно было уже проще, хотя и здесь ожидал сюрприз: наш «примус», оказалось, страшно коптил. Вытаскивая шланги из скважины, мы чувствовали себя трубочистами.
... Наконец, в черное, напоминающее вход в угольную шахту устье скважины ушла телевизионная камера, окруженная лампами подсветки. Была глубокая, залитая светом незаходящего полярного солнца ночь. На экране появились пятнышки-тени пушистого дна моря. Все завороженно смотрели на покачивающуюся картинку на экране. И вдруг раздался общий вздох: медленно пересекая экран, помахивая хвостиком, плыло глазастое существо... Так на дне этого, казалось бы, мертвого моря была открыта жизнь.
Мы взяли пробы грунта со дна. И опять удивление: дно ледника сложено очень мягкими, похожими на серую глину, но очень старыми отложениями. Уже на глубине нескольких сантиметров от поверхности их возраст оказался около 5-10 миллионов лет. Почему? Может быть, еще недавно ледник был так толст, что касался дна и поэтому соскреб все, что было моложе?
Потом снова были радость и оживление. Все по-прежнему столпились у скважины.
— Не подходи! Убью! — орал глава биологов, доктор Джерри Липе, похожий на цыгана полуиспанец. — Не подходи! Я сам все подберу! — ревел он, ползая по мокрому от морской воды снегу и собирая красноватые существа.
Пяти-шестисантиметровые животные, которых только недавно мы видели на экране телевизора, были похожи на креветок. В эти минуты мы еще не знали, что видим новый, неизвестный науке вид веслоногих.
Биологи соорудили из проволочной сетки что-то вроде мешка, положили в него тюленье мясо и поместили мешок перед телевизионной камерой. Оказалось, что на дне этих рачков множество. На экране можно было видеть, с какой жадностью они сосали куски мяса, брошенного им в виде приманки. Но вот дана команда: «Телекамеру вверх». И камера вместе с мешком стала быстро подниматься. Мы продолжали, не отрываясь, наблюдать: мощные струи воды пытались оторвать обжор от мяса. Но они не обращали никакого внимания на течение. Может, им привычны такие течения? А биологи были уже озабочены вопросом: что же ели эти прожорливые полчища, пока мы не бросили им куски тюленьего мяса? На дне и в воде не удалось пока обнаружить ничего похожего на корм.
Дошла очередь и до нас с Виктором, и нам тоже очень повезло. Точнейшая электронная аппаратура медленно пошла вниз, через толщу подледникового моря, а на экране светящиеся цифры показывали температуру, близкую к температуре замерзания морской воды. Ну и что же. Никто не ожидал иного для этого моря. Термометр все шел и шел вниз, и вдруг как будто что-то произошло под водой. Вроде рыба клюнула. Цифры заплясали, меняясь, как в водовороте: все теплее, теплее. Зрители зашептались, заговорили. А цифры вдруг перестали плясать. Температура снова установилась, хотя термометр все шел вниз и вниз. До дна моря было еще далеко.
Так 17 декабря 1978 года нам с Виктором посчастливилось первыми узнать, что море под ледником — не полузамерзшее... У дна существует мощный слой сравнительно теплой воды. И хотя его температура всего лишь на полградуса выше точки замерзания воды, полученный вывод очень важен.
Еще целый месяц продолжалась круглосуточная международная вахта в лагере «Джей-Найн». Мы научились заново разбуривать замерзающую скважину, и каждые два-три дня над лагерем клубились дым и копоть реактивной горелки, гремели компрессоры, свистела раскаленная сверхзвуковая струя, окутанная паром испарявшейся воды. Наши когда-то красные куртки стали черными от смеси сажи и масла.
Каждый день приносил новые результаты. Телевизионная камера навела нас на мысль повесить перед ней горизонтальный диск с компасом, а в центр диска выпускать тонкую струю окрашенной жидкости. Оказалось, что струйка и ее перемещение хорошо видны на экране телекамеры, на фоне диска и стрелки компаса. «Прибор» сделал Виктор из полиэтиленового бидона из-под масла. Подкрашенная жидкость заливалась в разноцветные баллончики детских «воздушных шариков», оставшиеся после праздника рождества и Нового года. Все запасы чернил для авторучек ушли на подкраску жидкости. Так были измерены направления и величины медленных течений во всей толще воды...
Газеты громко оповещали: «Ледник Росса пробурен!» Но время уже работало не на нас. Люди так устали, что спотыкались, когда ходили по лагерю. В шумной и веселой раньше кают-компании уже не слышно было прежнего смеха и шуток. По утрам на завтрак вставали с трудом. Хотя какое там утро! Мы были так близко к полюсу...
Техника тоже поизносилась. Был разобран компрессор, и уже нельзя было разбуривать скважину огневой горелкой. Правда, к этому времени соорудили котел для электронагрева воды, которая по трубам поступала в скважину и предохраняла ее от быстрого замерзания.
Пора было переходить к заключительной фазе Проекта, которая принадлежала русским и норвежцам.
Мы с Виктором должны были опустить через скважину к нижней поверхности ледника специальную аппаратуру, которую предполагалось оставить там навсегда. Напоминаю: эту аппаратуру более двух лет создавал, а затем довел до «ума» в Москве Виктор Загороднов. Она позволяла с помощью ультразвука очень точно определить положение нижней поверхности ледника. Повторное определение ее положения позволило бы узнать интенсивность таяния или нарастания льда у этой поверхности.
Норвежцы должны были опустить через скважину и оставить тоже навсегда в море под ледником акустические измерители течений и температур. Но скважина для нас с ними была одна, последняя. И, как назло, в день прилета норвежцев в Новую Зеландию наша электростанция вдруг остановилась, сломалась, а с ней прекратился и приток энергии в скважину.
В полярных экспедициях право решений принадлежит только начальнику, как капитану на корабле в море. У нашего начальника было две возможности: первая — разрешить нам с Виктором опустить свои приборы сразу же, как только стало ясно, что поток живительного тепла от электростанции прекратился. И дать телеграмму норвежцам, тем, кто только что обогнул земной шар: «Мы решили не ждать вас. Скважины, к которой вы летели, уже нет». В этом случае половина заключительной программы — наша — была бы выполнена наверняка. Норвежская же половина — наверняка нет.
Вторая возможность: попытаться немедленно переправить норвежцев из Новой Зеландии в лагерь «Джей-Найн» и приложить все усилия, чтобы сохранить до их приезда нашу общую скважину. В этом случае, при удаче, можно было бы выполнить всю программу, но имелся риск и того, что скважина замерзнет пустой.
Джон Клаух избрал второй вариант. Я не давил на него, сказал только, что наше оборудование готово к спуску хоть сейчас... Он лишь коротко бросил: «Будь наготове».
Мы проверяли и перепроверяли оборудование, а Джон Клаух и его ребята изо всех сил пытались сохранить скважину. Они опустили в нее толстую проволоку и дали по ней весь ток, который еще производил оставшийся движок станции, отключили даже плиту камбуза-кухни.
Но Антарктида умеет побеждать, когда захочет. Конечно же, все это время где-то над Южным океаном и Антарктическим побережьем бушевали штормы, и норвежцы вынуждены были сидеть в прекрасном Чи-Чи, как американские моряки называют Крайстчерч-новозеландские ворота в Антарктиду. Да и у нас дела шли не блестяще. Энергии было мало, и часть проволоки с тяжелым грузом, подвешенным на ее конец, вмерзла в стенки скважины.
— Игорь, теперь твой шанс, — сказал смертельно усталый Джон.
Какой уж тут шанс, когда от дыры сквозь лед почти ничего не осталось?
Утром, а может и не утром, а днем или вечером, всем стало ясно: скважина умерла. Начальник послал норвежцам телеграмму о том, что их приезд в Антарктиду уже лишен смысла. Они могут отдохнуть в Новой Зеландии несколько дней за счет Проекта.
Больше я не видел скважины. В горячие часы спасения ее, когда все куртки валялись на снегу и никто не чувствовал холода, я сильно потянул ногу, но не заметил этого. А на следующий день не мог встать.
В устье скважины Джон и его друзья поставили огромный деревянный крест, на манер тех, которые ставят погибшим морякам на необитаемых островах.
Через несколько дней мы уже покидали «Джей-Найн», куда нам еще предстояло вернуться. Ведь нам не удалось ответить на главный вопрос: тает или намерзает лед под ледником Росса?
Дело в том, что, по мнению многих ученых, увеличивающееся сейчас за счет деятельности человека количество углекислого газа в атмосфере Земли должно привести к повышению ее температуры: через 50-100 лет она поднимется на 2-3 градуса в экваториальных широтах, а в полярных областях - на 10-15. Как подействует этот эффект на шельфовые ледники? Ведь если они станут тоньше, всплывут в тех местах, где упирались в дно, и, расколовшись, уйдут в море, это откроет ранее запруженные пути стока льда из центральных областей Антарктиды. Оценки показывают, что если это произойдет лишь на шельфовом леднике Росса, то и тогда уровень Мирового океана поднимется на 4-5 метров. Море затопит такие центры цивилизации, как Венеция, Бостон, Ленинград, сотни других портов и густонаселенных прибрежных областей разных стран. Произойдет ли это — ответ может быть найден на шельфовом леднике Росса.
Тает или намерзает лед под антарктическим ледником?..
Игорь Зотиков, доктор географических наук
Информация с сайта: http://www.vokrugsveta.ru/
На древней земле Арагона
Арагонцы, как и жители других исторических областей Испании, имеют свои обычаи, нравы, традиции и даже черты характера, о которых по всей стране говорят и с гордостью, и с известной долей иронии. «Мы ...
Мой народ камба
Мои детство и юность прошли деревне Тулиа. Впрочем, Тулиа можно назвать культурным, торговым и административным центром района Мутонгуни. Два раза в неделю сюда съезжаются люди сбывать свои продукты н...
Мегрэ из племени Бара
Вскоре после наступления темноты мы выехали на асфальт. Пожалуй, я даже не обрадовался этому. Толчки на ухабах не давали заснуть, монотонная же лента дороги убаюкивала. Мои попутчики Лиуна и Ралаймунг...
Люди на атолле
Густая вуаль дождя почти до последней минуты заслоняла все вокруг. Лишь перед самым приземлением самолет осветило сияющее солнце. Только что омытый тропическим ливнем, остров Понапе предстал передо мн...
Львиное нагорье
Первые письменные достоверные источники по истории Сьерра-Леоне относятся к четырнадцатому веку. Если верить им, большой полуостров, на северо-западе которого в настоящее время находится Фритаун, перв...